• Приглашаем посетить наш сайт
    Мандельштам (mandelshtam.lit-info.ru)
  • Примечания к стихотворениям Шелли

    От авторов сайта: к сожалению примечания привязаны к страницам, расположение которых в стихах неизвестно.

    ПРИМЕЧАНИЯ {*}

    {* Текст печатается с сокращениями по изданию: Шелли П. Б. Полн. собр. соч. в пер. К. Д. Бальмонта. Т. 1, 2. СПб., 1907.}

    Стр. 33. В ранней юности Шелли был гораздо более склонен к пессимизму, чем в позднейшие годы своей жизни, и часто размышлял о смерти. Ближайшим примером служат два следующих стихотворения - О смерти и Летний вечер на кладбище, причем, однако, в последнем можно уже уловить то пантеистическое успокоительное настроение, которое впоследствии сделалось господствующей чертой его поэзии.

    Стр. 36. Это стихотворение Шелли было написано в один из самых тяжелых периодов его жизни, за несколько недель до окончательного разрыва с первой его женой, Гарриэт Вестбрук, на которой он женился девятнадцатилетним юношей (ей было шестнадцать лет), более по соображениям юношеского рыцарства, чем по соображениям любви. Их разногласия были глубокого внутреннего характера и неизбежно должны были окончиться разрывом, который, однако, лег тяжелым жизненным бременем как на Шелли, так и на Гарриэт.

    Стр. 38. Это стихотворение, так же как следующее, было написано в тяжелую эпоху разрыва Шелли с первой женой.

    Стр. 41. Это стихотворение написано Шелли на утре любви его к Мэри Вульстонкрафт Годвин, с которой 28 июля 1814 года он бежал из Лондона на континент и на которой впоследствии женился. В то время, когда это стихотворение было написано, Шелли было двадцать два года, Мэри еще не было семнадцати. Она была дочерью известного в свое время писателя Вильяма Годвина (1756-1836), оказавшего своей книгой Political Justice (Общественная справедливость) большое влияние на миросозерцание Шелли, и известной писательницы Мэри Вульстонкрафт (1759-1797), написавшей книгу Vindications of the Rights of Men (В защиту человеческих прав) и др. Шелли прожил с Мэри до конца своей жизни и всегда любил и ценил ее. Она была выдающейся женщиной как по внешним, так и по внутренним своим качествам. Она так же заявила свою личность в области литературы, и ее превосходный фантастический роман Frankenstein (Франкенштейн) оказал влияние на целый ряд таких образцовых произведений, как фантастические сказки Эдгара По, Стивенсона, The Picture of Dorian Cray (Портрет Дориана Грея) Оскара Уайльда, The Isle of Dr. Moreau (Остров Доктора Моро) Уэллса и др.

    Стр. 44. Сэмюэл Тейлор Колридж (1772-1834), поэт и философ, воспринявший влияние Плотина и мистиков и изучавший немецких метафизиков, был одним из излюбленных писателей Шелли и имел общие с ним черты. Лучшим его произведением является гениальная фантазия The Rime of the Ancyent Marinere (Песня старого моряка), стоящая на одном уровне с наиболее совершенными произведениями Эдгара По. В данном стихотворении Шелли, впрочем, обращается не столько к Колриджу, сколько к самому себе.

    Стр. 46. Вильям Вордсворт (1770-1850) - один из первых современных английских поэтов, которые начали обращать большое внимание на жизнь природы. Лучшим его произведением является поэма Excursion (Странствие), в особенности первая ее часть The Wanderer (Странник), которая своим пантеистическим настроением оказала большое влияние на Шелли как автора Аластора и Монблана и на Байрона как автора Чайльд-Гарольда. В юности Вордсворт, так же как Роберт Соути (1774-1843), был представителем освободительных воззрений, но в более зрелом возрасте, так же как Соути, сделался консервативным и весьма ограниченным, чем и вызвано данное стихотворение Шелли.

    Стр. 47. В 18 веке и в начале 19-го в поэзии любили длинные заглавия, кажущиеся нам наивными и смешными. Шелли совсем не разделял того идолопоклоннического отношения к Наполеону, которое мы видим у Байрона и почти у всех или, по крайней мере, у многих выдающихся поэтов того времени. Он видел в нем главным образом убийцу республики. Он, впрочем, признает до известной степени размеры его личности в более позднем своем стихотворении Строки, написанные при известии о смерти Наполеона, являющемся одним из лучших его пантеистических стихотворений.

    Стр. 48. Когда Шелли описывает природу или человека, прикосновения его кисти легки и воздушны. Он представляет из себя истинный тип импрессиониста. Его поэзия нежна, как музыка Шумана и как нежнейшие лирические волны музыки Вагнера, и так же, как Шуман и Вагнер, он волнует душу своей таинственной нежностью. Его поэзию можно также сравнить с живописью Боттичелли и с живописью английских прерафаэлитов, Данте Россетти и Берн-Джонса.

    Стр. 51. Гимн Духовной Красоте и следующее стихотворение, Монблан, являются одними из важнейших для выяснения миросозерцания Шелли. Оба стихотворения были написаны под непосредственным влиянием величественных картин швейцарской природы, безмерных гор и таинственной воды. Названные стихотворения, вместе с поэмами Лаон и Цитна, Эпипсихидион, Адонаис, Аластор, Освобожденный Прометей, дают очень любопытные возможности для сближения Шелли с такими мыслителями и поэтами, как Платон, Плотин, Спиноза, Вильям Блэк (1757-1827), Вордсворт и Колридж. По представлениям Плотина, Бог есть Высшее Благо и Высшая Красота. Космический Разум прекрасен, ибо он образ Бога. Мир прекрасен, ибо он образ Разума. Космический Разум, Мировая Душа и Мировое Тело - три высшие Красоты. Когда мы созерцаем красивое, мы делаемся красивыми, но, чтобы созерцать Высшую Красоту, нужно сделать свое внутреннее "я" изваянием: закрыть глаза тела и воскресить живущее в нас видение, которым обладают все, но которое развивают немногие. Миросозерцание Шелли, так же как миросозерцание современной теософии, весьма близко к этой схеме.

    Стр. 55. У Колриджа есть стихотворение Гимн пред восходом солнца в долине Шамуни, послужившее до известной степени первообразом шеллиевского гимна. Однако стихотворение Колриджа, родственное по содержанию, значительно слабее стихотворения Шелли, и вообще, если Шелли что-нибудь у кого бы то ни было заимствовал, он все претворял в своей индивидуальной, единственной в мире, восприимчивости. Гений не может подражать, так же как бездарность не может не подражать. В ту пору жизни Шелли значительнее, чем влияние Колриджа, было влияние Вордсворта. Он увлек и Байрона через посредство Шелли. Под влиянием тех же внутренних элементов и под влиянием тех же картин природы Байрон восклицал в то же самое время:

                           Я не живу в себе, я обращаюсь
                           Лишь в часть того, что здесь вокруг меня.
                                 (Childe Harolds pilgrimage. Canto III, LXXII)
    
                           И так я поглощен, и это жизнь.
                                                  (ib., LXXIII)
    
                           И разве эти волны, горы, тучи
                           Не часть моей души, как я их часть?
                                                  (ib., LXXV)
    

    У Шелли очень тонко описано это слияние человеческой Души с Природой под влиянием созерцания. Оно не менее прекрасно описано у Вордсворта в стихотворении The Prelude:

                           Моей душой тогда овладевало
                           Священное спокойствие, такое,
                           Что зрение телесное мое
                           Я забывал, и то, что видел взором,
                           Являлось мне как нечто, что во мне,
                           Виденье сна, просвет, в мой ум идущий.
    

    Стр. 63. Как читатели легко могут заметить, у Шелли в его лирике, так же как и в его более крупных произведениях, необыкновенное разнообразие ритмов, какого, насколько мне известно, нет ни у одного английского поэта 19 века, кроме Теннисона и Суинберна (к ним необходимо также присоединить американского поэта Эдгара По, являющегося одним из замечательнейших ритмистов, какие когда-либо существовали). В данном стихотворении тревожный размер с неровными строками особенно гармонирует с загадочным настроением этих строк, которые могут служить образцом ритмической поэзии, в противоположность поэзии описательной.

    Стр. 65. Этот сон не есть простой поэтический вымысел. Шелли рассказывает здесь сон, который видела Марианна Гент. К сожалению, у нас нет возможности проверить в точности, много ли было образов Шелли в сне этой леди. Думаю, что почти все принадлежит Шелли, и думаю также, что в данном случае он изображает, в известной мере, действие опиума, с которым как с лекарством он был знаком. Действие опиума гениально описано в книге Де Куинси (1785-1859) Confessions of an english opium-eater (Исповедь английского опиумоеда). Бодлер перевел ее, в извлечении, на французский язык в Les paradis artificiels (Искусственные эдемы). Де Куинси видел под влиянием опиума причудливые здания и большие пространства воды: "Лучший мой год был годом блестящей воды, обостровленным, в оправе из темной тени опиума". Обращаясь к опиуму, он говорит: "Ты строишь на лоне темноты, из фантастических образов мозга, города и храмы превыше искусства Фидия и Праксителя, превыше блесков Вавилона и стовратных египетских Фив. Из беспорядочности дремотной мечты ты властен воззвать в солнечный свет лики давно схороненной красоты". Эдгар По неоднократно описывал необыкновенную силу видения под влиянием этого яда, "мир внушений, веселую и пеструю волну чуждой метода рапсодической мысли". Колридж, который также в течение целых лет знал действие опиума, написал под влиянием сна, навеянного им, гениальную фантазию Кубла Хан, начинающуюся строками:

                           В стране Ксанад Благословенной
                              Дворец построил Кубла Хан,
                           Где Альф бежит, поток священный,
                           Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
                              Впадает в сонный океан.
    

    И дальше:

                            от влаги звучен,
                           В безжизненный впадал он океан.
                           И из пещер, где человек не мерял
                              Ни призрачный объем, ни глубину,
                           Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
                              Что возвещают праотцы войну.
    

    Интересно, что во всех имеющихся у нас описаниях действия опиума неизменными элементами являются вода и причудливые здания. Образ черного якоря может показаться читателю гротескным. Но он не странен для того, кто знаком со средневековыми легендами. В средние века верили в существование воздушных кораблей. Чарлз Шарп, в своей книге History of witchcraft in Scotland, London, 1884 (История колдовства в Шотландии), рассказывает, как прихожане одной церкви видели на кладбище огромный черный якорь. На их глазах он поднялся на воздух и исчез. Воздушный корабль бросал, для отдыха, якорь около церкви и потом снова отправился в свое безвестное странствование по воздушным морям! Стр. 71. Это стихотворение, так же, впрочем, как следующие, К Констанции, К поющей, К музыке, Музыка, относятся к сводной сестре Мэри, к Джен Клермонт, или, как она сама себя называла, Клэр Клермонт, дочери второй жены Годвина от первого ее мужа. Клэр Клермонт была красивая умная живая девушка, в нее одно время был влюблен Байрон, и у них родилась девочка Аллегра, умершая в отроческом возрасте, в Италии. Клэр оставила известный след и в жизни Шелли, которого она любила всю жизнь, гораздо более, чем Байрона, Вильям Грэхем в своей интересной книге Last Links with Byron, Shelley and Keats (Последние звенья к Байрону, Шелли и Китсу) рассказывает, что и в возрасте восьмидесяти лет она еще сохраняла свою замечательную красоту, серебряный смех, грацию движений, живость ума и насмешливость. У нее был хороший голос. Шелли всегда любил музыку, но лишь в самых простых мелодиях. В настоящем смысле слова он не понимал ни музыки, ни живописи, но был очень впечатлителен к красоте скульптурных созданий. В этом отношении его личность и его творчество совершенно противоположны: его стихи необыкновенно музыкальны и живописны, но в них почти совсем отсутствует скульптурный элемент.

    Стр. 77. По-видимому, это стихотворение относится к Вильяму Годвину.

    Стр. 78. Два ребенка от первого брака Шелли, Ианте и Чарлз, были по приговору канцлера лорда Эльдона отняты у Шелли и переданы на воспитание лицу совершенно чужому, как для него, так и для них, на том основании, что он в примечаниях к поэме Царица Маб, написанной им в возрасте девятнадцати лет и не предназначавшейся им для продажи, высказал отрицательное отношение к обязательности брачного института и осуждение установленных форм христианства. Мера эта была совершенно произвольной не только по существу, но и по внешним данным: такие взгляды высказывались в тогдашней английской печати не одним Шелли, однако же у других не отнимали детей. Но в ту пору в Англии еще не было полной свободы слова, и личность не была обеспечена в своих основных правах.

    Стр. 81. После канцлерского приговора Шелли опасался одно время, что ребенок от второго его брака также будет у него отнят, но этот страх был неоснователен.

    Стр. 83. Фанни, сестра Мэри, была дочерью Мэри Вульстонкрафт и некого Имлея; она была усыновлена Годвином. Когда Мэри и Клэр покинули дом Годвина, она осталась совершенно одинокой и жизнь ее была совершенно безрадостной, так как Годвин не отличался особенной нежностью, а его жена была грубая и вздорная особа. Есть основания думать, хотя нет возможности утверждать, что она любила Шелли, без взаимности. Как бы то ни было, ее нежность и ее тонкая впечатлительность, нашедшие художественное выражение в письмах, были для нее не отрадой, а невыносимым бременем; уехав в уединенный город Свансию, она выпила флакон раствора опия и ушла из жизни без слова упрека, как умирают цветы.

    Стр. 84. Через несколько недель после смерти Фанни Годвин Шелли постиг другой тяжелый удар: его первая жена, Гарриэт, к которой он никогда не переставал относиться дружески, утопилась в Лондоне, в the Serpentine river. Вряд ли можно винить в этом Шелли. Как мог он жить с ней, когда между ними не было больше любви? Его душа была слишком правдива, быть может, даже неизбежно беспощадна благодаря своей чрезмерной чистоте и правдивости. Он любил Мэри Годвин, и у Гарриэт была другая любовь. Вероятной непосредственной причиной самоубийства Гарриэт было то, что этот другой, кого она любила, безжалостно бросил ее. Во всяком случае, вся эта история производит тяжелое впечатление. Насколько тяжелее было впечатление, которое она должна была оставить в душе Шелли, хотя бы он и не чувствовал вины! Две эти смерти так повлияли на него, что самая его внешность изменилась. Указанное стихотворение, так же как следующее, Смерть, вызваны одним из настроений, этим обусловленных.

    Стр. 86. В подлиннике не крылья облаков, а колесница облака, a chariot of cloud - античный образ, близкий английскому восприятию и хорошо укладывающийся в английский стих, но совершенно чуждый восприятию русскому, а главное - первое еще не есть оправдание - плохо гармонирующий с русскими ритмами.

    Стр. 87. У Шелли много таких небольших стихотворений, как это и следующее. Они кажутся неоконченными отрывками, на самом же деле это совершенно законченные маленькие лирические стихотворения, в которых виртуозный и полный грации талант Шелли сказывается с особенным изяществом. Шелли по натуре своей был не эллином, как он сам думал, а индийцем. Его прямая утонченная экзотическая поэзия нередко страдает тем, что я назову перепроизводством образов, совершенно так же, как философские и поэтические произведения индийцев. В нем так мало земного, он так усложняет каждый свой душевный процесс, что читателю с обыкновенной впечатлительностью нередко бывает очень трудно разобраться в его образах. В небольших же стихотворениях этот недостаток всегда отсутствует; в них мы видим эллинскую сторону его поэтического темперамента, тяготеющую к художественной мере.

    Стр. 89. Чуть ли не единственный пример шеллиевской эпиграммы.

    Стр. 90. За все время своей литературной деятельности Шелли подвергался не только ожесточенным и грубым нападкам на его творчество, но и бесчестным пасквильным выходкам, клеветническим нападкам на его частную жизнь, за кото- рой консервативные писаки следили с ревностью шпионов, притом неизменно лживых. Имя Шелли в течение целых десятков лет после его смерти не произносилось "в порядочном обществе", и мой друг, оксфордский ученый Вильям Морфиль, рассказывал мне об этом как живой свидетель. Читатель может оценить его мягкость, если при всем этом он мог так обращаться к критику. К нему можно применить строки Теннисона из стихотворения The Poet:

                      Поэт рожден, чтоб жить среди людей веденьем,
                      В особенной стране, под золотой звездой;
                      И полон дух его к презрению презреньем,
                         К любви любовью и к вражде враждой.
    

    Стр. 92. Марк Сальвий Оттон - римский император, родился в 32 году и умер в 69 году по Р. Хр. Он достиг высшей власти собственной смелостью и ловкостью, но через три месяца по вступлении на престол, проиграв битву в борьбе с Вителлием, заколол себя кинжалом. Солдаты так любили его, что многие из них убили себя перед его костром.

    Стр. 94. В Египте действительно был найден обломок статуи царя Озимандии, и на нем сохранилась надпись, внушившая Шелли его гениальное стихотворение. Любопытно, что друг Шелли, поэт-дилетант, Хорэс Смит, тоже написал стихотворение Озимандия, или, вернее, - как гласит его заглавие, в стиле того времени, - По поводу огромной гранитной ноги, которую найти стоящею в пустынях Египта, с нижеприведенной надписью:

    "Я Озимандия, я царь царей,

    И этот город мощный есть свидетель

    Чудес, соделанных рукой моей".

    Нет города.

    Затем автор говорит, что со временем какой-нибудь охотник будет также дивиться на огромные обломки чего-то, там, где некогда был неведомый ему Лондон и где он теперь охотится на волков. (Приведено в приложении к 3 тому сочинений Шелли, в издании Формана, Р. В. Shelly, The Poetical Works, edited by N. B. Forman, 4 vols, London, 1876-1877.)

    Стр. 95. Это стихотворение было написано по уговору: это было дружеское состязание, в котором приняли участие Лей Гент, Ките и Хорее Смит. Лучшее обращение к Нилу принадлежит Лей Генту (все стихотворения приведены у Формана).

    Стр. 96. Написано при переезде в Италию, где Шелли провел последние пять лет своей жизни.

    Стр. 98. Написано в байроновской Вилла д'Эсте, среди Евганейских холмов, которым Шелли посвятил целую поэму, во время вынужденной разлуки с Мэри.

    Стр. 99. О любви Шелли к цветам и о его понимании их см. дальше, в примечании к Мимозе.

    Стр. 100. Настоящая исповедь художника, в частности история Шелли как поэта.

    Стр. 104. Маренги был присужден к смерти и скитался вдали от родимой Флоренции. Во время войны Флоренции с Пизой флорентийцы осадили Пизу и решили довести своих врагов до сдачи голодовкой. Пизанцы отправили несколько галер за съестными припасами в Сицилию. Одна из галер, застигнутая при возвращении враждебными судами, укрылась под башней Вадо. Маренги, увидав это, бросился с берега с факелом и, несмотря на стрелы, устремленные против него, доплыл до галеры. Пронзенный тремя стрелами, он долго держался под носовой частью галеры и приподнимал свой факел так, что галера воспламенилась. Она сгорела в виду башни Вадо, между тем как Маренги снова достиг берега. После этого геройского подвига он с большими почестями был возвращен во Флоренцию (Сисмонди. История Итальянских республик).

    Стр. 114. Невольно припоминаешь Обращение Франциска Ассизского к Бедности, и вообще олицетворения средневековой католической поэзии.

    Стр. 117. Вода таит в себе особую притягательную силу. Из четырех стихий она наиболее затягивающая. Огонь - самая красивая и наиболее разнообразная среди стихий. Это символ жизни. Воздух - самая утонченная. Это символ поэтического отвлеченного созерцания, символ иной жизни, чем наша. Земля - самая успокоительная. Она говорит нам о доступном счастье. Вода - самая таинственная. Она символ бездн и непостижимостей, окружающих нашу жизнь. Шелли всегда чувствовал особое влечение к воде, и у него всю жизнь было предчувствие, что он встретит смерть в этой стихии. У него была любимая забава: делать бумажные кораблики и пускать их по воле ветра и течения. Однажды, когда такой кораблик потонул, он сказал: "Как счастлив был бы я потерпеть крушение в такой ладье; это самая желанная форма смерти!" Когда он бежал с Мэри на континент, при переезде через канал он едва не утонул. Он едва не утонул позднее в Швейцарии, когда катался с Байроном по Женевскому озеру. За год до смерти то же самое случилось между Ливорно и Пизой. Незадолго перед смертью он далеко уплыл в легкой ладье с Джен Уильэмс и предложил ей "разрешить великую тайну". Однако Джен не захотела этого, а смерть уже ждала совсем рядом и наконец овладела им, как будто давно стерегла его.;

    Стр. 119. Совершенно индийское представление: жизнь - покров, на котором мерцают узоры вымысла.

    Стр. 120. Время правления Георга IV и Кестльри, равно как их непосредственных предшественников, было временем посягательств на свободу личности, народных бедствий, временем насильственных мер для подавления общественного мнения, вплоть до применения к гражданам военной силы. Негодование Шелли нашло блестящее выражение как в данном стихотворении, так и в следующих пяти, а также в поэме The Mask of Anarchy (Маскарад Анархии), где он наделил меткими ударами бича Кестльри, Эльдона и других представителей английского мракобесия.

    Стр. 129. Находясь в Италии, с ее чарами романского Юга, Шелли чутко прислушивался ко всему, что происходило в то время в Англии, и политические брожения нашли в нем отзывчивого певца. 16 августа 1819 года один из митингов в Манчестере был рассеян солдатами, произошла схватка, и с той и с другой стороны были убитые и раненые, Шелли более чем кто-нибудь чувствовал низость и нравственную чудовищность таких грубых представителей правительственного произвола, как Кестльри или лорд Эльдон, черная тень от которых легла удушающе и на его частную жизнь, но, будучи убежденным противником насилия в какой бы то ни было форме, он боялся, что негодующая честная часть английского общества и английского народа осквернит себя кровью. "Тираны здесь, так же как во время Французской революции, первые пролили кровь. Да не будут их гнусные уроки выучены с подобной же легкостью", - писал он своему другу, Пикоку. Шелли верил во всепобеждающую силу Слова. Быть может, он слишком верил во власть Слова над насильниками. В связи с этой поэмой см. лирические стихотворения 1819 года.

    Стр. 148. В этом стихотворении была еще строфа, которую Шелли вычеркнул:

                             Сберите, сверите, сберите,
                          В любви и в согласье, врагов и друзей.
                             Чуть спрячутся бури в прибрежном граните, -
                          И волны спят вместе средь мирных зыбей.
                       С ребенком Свободы спокойная Сила
                       Играет и когти свои притупила,
                       И голубя с змеем она примирила.
    

    Написано по поводу освободительного движения в Испании. Идея мести была совершенно чужда Шелли. По этому поводу он много раз высказался в разных местах своих произведений, например, в поэме Лаон и Цитна и в предисловии к трагедии Ченчи.

    Стр. 150. Произведение философской лирики, лучшие образцы которой Шелли дает в поэме Монблан и на многих страницах лирической драмы Освобожденный Прометей. См., например, 4-е действие Прометея. Снова индийский образ: мир - цветок, с лепестками, уходящими в бесконечность.

    Стр. 153. Шелли делает следующее примечание к этому гимну: "Эта поэма была задумана и почти целиком написана в лесу, обрамляющем Арно, близ Флоренции, в один из тех дней, когда этот бурный ветер, температура которого одновременно ласкает и живит, собирает испарения, разрешающиеся осенними дождями. Они возникли, как я и предвидел, на закате, вместе с сильными взрывами града и дождя, сопровождаемые теми величественными явлениями грома и молнии, которые составляют особенность Заальпийских областей. Природный фактор, на который я намекаю в конце третьей стансы, хорошо известен естествоиспытателям. Растительность на дне моря, рек и озер находится в содружественной связи с земной растительностью при перемене времен года и, следственно, подчиняется влиянию ветров, которые их возвещают". По поводу способности Шелли индивидуализировать явления природы см. дальше примечание к Облаку. Первобытный индиец совершенно так же, как Шелли, обращался к Ветру с мольбой и восклицал: "Приди, о, Вайю, приди, прекрасный. Вайю впрягает двух красных коней, Вайю впрягает в свою колесницу двух быстрых коней, двух сильнейших" (Ведийские гимны). Гимн Шелли начинается великолепной аллитерацией, как бы сразу вводящей нас в область веяния: "О wild West Wind..." Эта аллитерация существовала уже тысячи лет тому назад в индийском наименовании Ветра - Вайю (Vayu). Я позволю себе указать, что в моем стихотворении "Я вольный ветер, я вечно вью" эта аллитерация исчерпана сполна (сборник Тишина). У бельгийского поэта Верхарна есть стихотворение Ветру, Le Vent, где есть отчасти та же аллитерация:

                          Sur la bruyere longue infiniment
                          Voici le vent cornant Novembre...
                          Voici le vent, Le vent sauvage de Novembre.
                                            (Les Villages illusoires)
    

    Но французский язык гораздо беднее русского по своим звуковым данным, в нем слишком мало стихийного элемента. Пушкин улавливает в Ветре другую особенность, шуршанье, когда он говорит о деревьях в своем превосходном стихе: "Знакомым шумом шорох их вершин - меня приветствовал" (Вновь я посетил).

    Стр. 157. У Шелли было пристрастие к экзотическим растениям и к экзотическим животным. У такого среднего английского поэта, как Вордсворт, нет Мимозы и нет Хамелеона.

    Стр. 161. Мисс Стеси была красивая девушка с хорошим голосом. Несмотря на самые "черные" слухи о Шелли, который жил в то время во Флоренции, она выразила твердое желание познакомиться с ним, вопреки своим старшим. Профессор Морфил, знавший ее в старости, говорил мне, что, несмотря на преклонный возраст, "она хранила следы былой красоты, как сказал бы Пушкин".

    Стр. 163. Вильям Шелли, красивый голубоглазый мальчик, которого горячо любили и Шелли и Мэри, умер в Риме, трех с половиной лет от роду. Красивый пантеистический образ этого стихотворения более подробно развит в поэме Адонаис.

    Стр. 167. Стихотворение Шелли гораздо глубже и красивее, чем находящаяся во Флоренции картина Медузы, в которой весьма мало леонардовского. Образ Медузы был близок фантазии Шелли. Так же как Колридж и Эдгар По, он хорошо понимал поэзию чудовищного, змея была его любимым животным; как он умел поэтизировать ужас, показывает его гениальная трагедия Ченчи.

    свойственным нежно-пантеистическим оттенком.

    Стр. 171. Это воздушное стихотворение, составленное из тончайших черт, по манере своей удивительно напоминает итальянские картины времен Боттичелли.

    Стр. 172. Это стихотворение, так же как следующие восемь, относятся к тому совершенному типу поэтических миниатюр, которых так много у Шелли и о которых говорилось в примечании к странице 87.

    Стр. 183. Одно из самых оригинальных и блестящих созданий европейской лирики всех времен и лучшее из всех стихотворений, как европейских, так и неевропейских, в которых воссозданы цветы. Шелли, сколько мне известно, первый ввел Мимозу в английскую поэзию, и он вполне справедливо называет самого себя в письме к Клэр Клермонт "Экзотиком, относящимся к разряду мимозы" (The Life of P. B. Shelly, by Edw. Dowden, vol. II, стр. 453). Интересно бросить общий взгляд на то, как относится Шелли к цветам и как относились к ним другие английские поэты. Шелли не всегда испытывал такую сильную любовь к Природе, какою отмечено его творчество более позднего периода. В ранней юности он был так захвачен психологическими, философскими и социальными вопросами, что вид живописных гор и вообще вид красивых мест Природы оставлял его холодным. Он сознавал красоту Природы, но это сознание не оживлялось чувством. Малопомалу, однако, он вошел в тайники Природы и, раз поняв ее, уже никогда не остывал к ней. У него в удивительной степени развита способность рисовать неопределенные мимолетные состояния Природы и способность изолировать ее, созерцать ее как вполне единичное, живущее в пределах особой индивидуальной жизни, явление. Он сходится в этом отношении с нашим Тютчевым, и, что оригинально, Лей Гент (1784-1859) говорит о Шелли почти теми же словами, какими Владимир Соловьев говорит о Тютчеве. "Шелли, - говорит Лей Гент, - по-видимому, смотрит на Природу с такой серьезной и напряженной любовью, что в конце концов, если она не нарушает свое всегдашнее молчание, она платит ему взглядом за взгляд. Она как будто говорит ему: Ты меня знаешь, другие не знают меня. Для него у красоты внешнего мира есть ответствующее сердце, в самом шепоте ветра есть значение. Для других это просто слова. Для Шелли все, что существует, существует в действительности - цвет, звук, движение, мысль, чувство, возвышенное и смиренное, частность и общее, от красоты травинки или нежнейшего тающего оттенка облака до сердца человека и мистического духа вселенной" (напечатано в Examiner, по поводу поэмы Розалинда и Елена, воспроизведено у Даудена, т. II, стр. 281). Эту черту индивидуализации природных явлений мы видим и в стихотворении Мимоза. Из старых английских поэтов очень часто и хорошо говорит о цветах Чосер (1340-1400) и Шекспир (1564-1616). Но, вопреки Шелли, любившему экзотические и редкие растения и говорящему о цветах с особым пристрастием, Шекспир почти исключительно говорит о растениях английских и говорит о них лишь тогда, когда это логически требуется по условиям данной сцены или данного образа. Этим объясняется, что у него совсем не упоминаются такие общеизвестные цветы, как Подснежник, Незабудка, Ландыш. Современники Шекспира, кроме Бен Джонсона (1573-1637) и Вильяма Брауни (1591-1643), почти совсем не говорят о цветах. Мильтон (1608-1674) и Спенсер (15521599) описывают цветы как книжники, изучавшие классиков или итальянцев, между тем как Шекспир описывает их как реалист (см. превосходную книгу Н. N. Ellacombe The Plantlore and Garden-craft of Shakespeare, London, 1896, Знание растений и садоводство у Шекспира). В 18 столетии английские поэты почти совсем не говорят о цветах, во всяком случае, не говорят о таких, например, скромных цветах, как Маргаритка, царственно воспетая Чосером. Зато в поэтах 19 века цветы нашли особенно преданных и сладкозвучных трубадуров. Шелли, Ките, Вордсворт, Теннисон и многие другие английские поэты являются преданными рыцарями Розы и Лилии, Фиалки и Туберозы и многих иных садовых, луговых, водных и лесных красавиц. Из отдельных цветов Чосер особенно любит Маргаритку, которую он считает царицей цветов, Шекспир чаще всего говорит о Розе и Лилии, так же как Вордсворт. Шелли особенно любит Анемону, Фиалку, Туберозу и Златоок. Переходя в отдельности к тем цветам, которые Шелли воссоздал в Мимозе, можно сообщить о некоторых интересные подробности.

    Фиалка. Шекспир очень часто говорит о ней как о нежном весеннем душистом цветке с голубыми жилками. Мильтон помещает ее среди цветов, которые услаждали Адама и Еву в раю, а именно он называет ее наряду с Ирисом, Розой, Жасмином, Крокусом и Гиацинтом (Paradise Lost, book IV). Вальтер Скотт называет ее красивейшим цветком долины и лесной чащи.

    услада"). Его очень любили Вордсворт и Эдгар По. В одной из своих лучших сказок, Элеонора, Эдгар По описывает Златоок как цветок той Долины Многоцветных Трав, где ему дано было испытать первичную райскую любовь. "Роза Шарона" - это большой желтый Нарцисс, о котором Магомет сказал: "У кого два хлеба, пусть он продаст один за цветок Нарцисса, ибо хлеб - пища для тела, а Нарцисс - пища для души".

    Ландыш. Никто так хорошо не сказал о Ландыше, как Лермонтов, назвав его "росой обрызганный".

    Гиацинт. Эдгар По в своем рассказе Поместье Арнгейм рисует идеальный пейзаж, и в нем, среди подобных видениям восточных деревьев, между озер, обрамленных Лилиями, луга, пересеченные серебряными ручейками, украшены Фиалками, Тюльпанами, Маками, Гиацинтами и Туберозами (Собрание сочинений Эдгара По, в переводе К. Бальмонта, т. 1. М., 1901).

    Роза и Лилия. Эти два цветка очень часто сочетаются в описаниях, хотя они не гармонируют в одном букете. Древнеперсидская поэзия окропляет свои любовные гимны пряным запахом свежих Роз, сладчайшая Песнь Песней прославляет любовь среди Лилий. У Шекспира множество упоминаний Розы и Лилии. Сехисмундо в драме Кальдерона La Uida es Sueno (Жизнь есть сон, II, 7) говорит, что на небе царствует Солнце, между ночных светил вечерняя звезда, между драгоценных камней алмаз, а в царстве ароматов "Царица-Роза над цветами владычествует в силу красоты". В другой драме Кальдерона, Mar despues de la muerte (Любовь после смерти, II, 5), говорится, что Весна сзывает цветы на всенародный праздник,

                            Чтобы в собранье этом ярком,
                            Сильнейшей в чарах красоты,
                            Царице-Розе присягнули
                            В повиновении цветы.
    

    8, новое издание под ред. Б. Никольского). Что касается Лилии, она за последние десятилетия сделалась наиболее излюбленным цветком поэтов-декадентов, так же как до известной степени родственная с ней и в то же время прямо ей противоположная, чувственная и хищная Орхидея. Шекспир говорит о Лилии так же часто, как о Розе. Он называет ее "владычицей луга". Спенсер называет ее "царицей цветущего луга".

    Индийские травы. У Минского есть красивый сонет, начинающийся словами: "Как пряный аромат Индийских трав - для вкуса пресыщенного услада..."

    Мандрагора. В драме Отелло, игрою случая или с высшей тонкой преднамеренностью, Шекспир назвал лишь четыре растения: Locusts, Coloquintida, Poppy, Mandragora (Рожок, Чертово яблоко, Мак и Мандрагора): сладкое, горькое, усыпляющее и убивающее. В средние века верили, что Мандрагора обыкновенно растет лишь под виселицами. Если повешенный был мужского пола, гной, упадавший с мертвеца, рождал Мандрагору мужского рода, гной с женского тела рождал Мандрагору женского рода. По виду своему Мандрагора имеет в себе нечто человеческое. Колумелла называет это растение "получеловеком" (semi-homo), Пифагор называет его "человекообразным" (anthropomorphus). В средние века относительно Мандрагоры существовало зловещее поверье, о котором говорит Шекспир в Ромео и Юлии, IV, 3:

                        Так Мандрагора, вырванная с корнем,
                        Кричит, и, услыхавши этот крик,
                        Теряют люди в ужасе рассудок.
    

    Среди всех этих цветов, как мрачных, так и радостных, Мимоза остается одинокой. Среди всех людей, которые приближались к Шелли, он оставался одиноким в смысле возможности длительного единения. Его только частью понимали самые близкие люди, и только в некоторых движениях его души, слишком необычной и слишком сложной.

    Стр. 201. Пантеистическая поэзия Шелли очень родственна с поэзией космогонии. Природные явления, как облако, ветер, луна, не явления для него, а живые индивидуальные сущности. Интересно сблизить это стихотворение, так же как стихотворение Песнь к Западному Ветру, с Гимном богам Грозы, из Ригведы. Шелли, так же как ведийский поэт, особенно тонко сумел подметить противоположности Ветра и Облака: Ветер у него губитель и зиждитель, Облако переходит от нежнейшего к самому грозному, и, как Маруты, едва их вскормишь, тотчас создают темную тучу и снова смотрят, где бы найти им укрепляющей пищи, так шеллиевское Облако, едва только все небо сделается безоблачным, встает белизною и опять разрушает лазурь.

                                  ГИМН БОГАМ ГРОЗЫ
                                (Из Ригведы, I, 168)
    
                                         1
    
                            Вы спешите на каждую жертву,
                            Вы берете мольбу за мольбой,
                            О, Маруты проворные!
                            Дозвольте же мне,
                            Моими молитвами,
                            Привлечь вас сюда от небес и земли,
                            Для нашей защиты
                            И благоденствия!
    
                                         2
    
                            О, вы, потрясатели,
                            Рожденные в мире затем,
                            Чтоб влагу и свет приносить,
                            Саморожденные, самовспоенные,
                            Как источники быстро бегущие,
                            Как обильные волны воды,
                            Вы, зримые, точно стада превосходных быков!
    
                                         3
    
                            Ты, укрепляющий сильных Марутов,
                            Как капли священные Сомы,
                            Что, брызнув из сочных стеблей,
                            Испитые, ярко живут
                            В сердцах у молящихся, -
                            Гляди, как у них на плечах
                            Сверкает, прильнувши, копье.
                            Так льнут к нам влюбленные жены.
                            И диск в их проворных руках,
                            И губительный меч!
    
                                         4
    
                            Как легко они с неба спустились,
                            По согласью с самими собой!
                            Пробудитесь под шорох свистящих бичей,
                            О, бессмертные!
                            По беспыльным путям прошумели Маруты могучие,
                            И блестящими копьями их
                            До основ сотряслись все места!
    
                                         5
    
                            Кто вас двинул сюда изнутри,
                            О, Маруты с блестящими копьями,
                            Как мы видим, что движется пасть языком?
                            Точно пищи хотя, возмутили вы небо;
                            Вы приходите к многим, влекомые многими,
                            Как солнце горящее, конь лучезарного дня!
    
                                         6
    
                            Где вершина, где дно тех великих небес,
                            О, Маруты, куда вы пришли?
                            То, что сильно, как хрупкое что-то,
                            Грозовою стрелой поразив,
                            Вы летите по страшному морю!
    
                                         7
    
                            Как ваша победа, Маруты,
                            Страшна, полновластна, насильственна,
                            Как блестяща она и губительна,
                            Так дар ваш прекрасен, богат,
                            Как щедрости щедрых молящихся,
                            Он весел, широк и лучист,
                            Как небесная молния!
    
                                         8
    
                            От колес колесниц их проворных
                            Струятся потоки дождя,
                            Когда разрешают они
                            Голос густых облаков.
                            И молнии вмиг улыбнулись земле,
                            Когда ниспослали Маруты
                            Поток плодородных дождей!
    
                                         9
    
                            Присни на свет родила для великой борьбы
                            Страшную свиту Марутов
                            Неутомимых.
                            Только их вскормишь,
                            Как темную тучу они создают,
                            И смотрят, и смотрят кругом,
                            Где б найти укрепляющей пищи!
    

    Стр. 204. Почти все английские поэты очень любят Жаворонка и говорят о нем более или менее красноречиво. Его прославляют Шекспир, Флетчер, Берне, Купер, Вальтер Скотт, Вордсворт, Ките, но один только Шелли сумел создать такой блестящий гимн этому маленькому царю лазури, несомненно гораздо более заслуживающему всеобщего признания, нежели трубадур Луны, Соловей. Шекспир называет Жаворонка веселым, нежным и вестником Солнца. "То вестник утра, Жаворонок был", - говорит Ромео в известной сцене любви (III, 5). "Чу, Жаворонок песнь свою поет - у врат небесных", говорится в Цимбелине (II, 2).

                        
                        Вот Жаворонок нежный, утомившись
                        Покоем, воспаряет к высоте
                        И будит утро: Солнце, пробудившись,
                        Является в роскошной красоте, -
    
    читаем мы в "Венере и Адонисе".

    Вордсворт написал два гимна Жаворонку. В одном из них есть удачные строки:

                  Вверх со мной! вверх со мной! нас зовет вышина!
                             Твоя звонкая песня сильна!
    

    В ней была еще следующая строфа, которую он вычеркнул:

                         В неисследимом духе человека,
                              В пещере - трон, там Образ красоты
                         Такой волшебной, царственной от века,
                              Что, если дерзновенные мечты
                         Туда зайдут, они свой лик склоняют,
                              Трепещут пред сиянием его,
                         И этот блеск впивают - до того,
                              Что им себя всецело наполняют
                         И, будучи воздушными, как сны,
                              Тем пламенем светло озарены.
    

    Некоторые места заслуживают особого разъяснения. Марк Фурий Камилл (4 в. до Р. Хр.) - один из самых замечательных представителей республиканского Рима. За свои заслуги он был прозван вторым основателем Рима. Люций Атилий (4 в. до Р. Хр.) - народный трибун. Гиркания - песчаная пустыня, обширная область в Центральной Азии, от восточного берега Каспийского моря до Окса и от Аральского моря до границ Персии и Афганистана. Друиды и Скальды. -Шелли говорит, что они не знали свободы. Это не вполне верно. Друиды были древние галльские и британские жрецы, учившие о вечности материи и духа, о перевоплощении, а отсюда о возмездии и награде за поступки. Скальды - древнескандинавские поэты, певшие о тайнах мироздания, о жизни богов, о подвигах царей и героев. Поэзия Скальдов развилась главным образом в Исландии, куда переселились наиболее свободолюбивые норвежцы. Шелли смотрит на тех и других слишком узко и, вероятно, разумеет то, что Друиды, как говорит Вольтер, были "обманщики", а Скальды воспевали подвиги царей. Альфред Великий, король англосаксский (849-901), дважды спас Англию от датчан, был законодателем, покровителем литературы и сам написал несколько сочинений. В своем Завещании он сказал достопримечательные слова: "Англичане должны быть так же свободны, как их мысли". Цитекуза - древнее название маленького острова Исхии в Неаполитанском заливе. Пелор - очень высокий Сицилийский мыс. Шелли называет Англию и Испанию близнецами одной судьбы, ибо две эти страны сыграли великую мировую роль в колонизации. Арминий (18 г. до Р. Хр. - 20 г. по Р. Хр.) - вождь Херусков, освободитель Германии, знаменитый победитель Вара.

    Стр. 219. Это нежное стихотворение можно сопоставить со стихотворением Лермонтова "Мне грустно потому..."

    Стр. 220. Миф Аретузы и Алфея красиво рассказан у Овидия, в 5 книге Метаморфоз. Шелли воспользовался этим мифом художественно и самостоятельно. Как я сказал, он слишком талантлив, чтобы заимствовать что-нибудь в точном смысле слова.

    Стр. 225. В собрании стихотворений в сущности нужно было бы поместить сперва Гимн Пана, а за ним Гимн Аполлона, ибо состязание начинал Пан. Но Шелли и здесь, как всегда, сумел внести свою оригинальную черту. Состязание Аполлона и Пана, состязание лиры и свирели, описано в 11 книге Метаморфоз. Пан был обманут похвалами нимф и дерзнул вызвать Аполлона на состязание. Тмол (гора) был выбран судьей. Когда Пан кончил, Тмол повернул свое лицо к Аполлону, и весь лес последовал этому движению. Аполлон победил души всех звуками необыкновенной сладости, и только Мидас не признал его победителем, за что и потерпел известную кару. У Шелли и Аполлон и Пан состязатели, но побежденного нет, так как оба несравненны в своих чарах. Аполлон, этот гордый бог, который, едва родившись, сказал: "Мне нравится кифара", роскошен и разнообразен, как его атрибуты и как сфера его влияния, но в то же время он индивидуальный бог, бог личности. В Пане нет такой роскоши, но в нем чувствуется понимание всего Творения, без выделения частей, поэтическое понимание красоты печали, близость ко всемирной тайне.

    Стр. 229. О шеллиевских цветах уже говорилось в примечании к Мимозе. Здесь необходимо только сказать об Анемоне, которую так любил Шелли. Бион говорит, что Анемона произошла из слез Венеры. Теокрит называет ее цветком Адониса. Плиний говорит, что Анемона раскрывается лишь тогда, когда веет ветер (Nat. Hist. XXI, 11).

    Стр. 231. Шелли всегда, в своей жизни, как и в своей поэзии, был вторым духом, безотчетно стремящимся к высоте и никогда не связанный чувством страха, - именно поэтому его и окружал всегда свет, который делал из ночи день.

    Стр. 233. Шелли делает к этому стихотворению следующее примечание: "Автор соединил воспоминания о своем посещении Помпеи и Байского залива с тем восторгом, который был вызван известием о провозглашении конституционного правления в Неаполе. Это придало отпечаток живописной и описательной фантазии вступительным Эподам, изображающим данные картины, и вложило в них некоторые из величественных чувств, неразрывно связанных с обстановкой этого оживляющего события". Под уснувшими царями Песнопенья подразумеваются Гомер и Вергилий. Ехидна, упоминаемая в стихе о Милане, была гербовым девизом миланских деспотов Висконти. - Шелли видел в Италии наследницу великих истин, освобождающих человеческий дух, и оплот против Северной грубости и Северного варварства.

    Стр. 241. Шелли - настоящий Ассириянин в своем поклонении Луне. Он может говорить о ней без конца, и всегда находит какой-нибудь новый образ, какой-нибудь новый неожиданный оттенок ее красоты. Прекрасноволосая, красивая, белая, бледная, холодная, заостряющая свой серебряный рог, дремлющая, озаряющая дали, тихая, яснейшая, внезапная, туманная, огромная, широкая, молодая кочевница запада, восходящая, нисходящая, поднимающаяся, озаряющая птиц, которые спят под ней как нарисованные, младенческая, возвышенная, засыпающая в глубине - это только начало перечисления оттенков, которые он в ней подмечает, это лишь малая часть его красивых слов о Луне. Луна производила на него впечатление колдовства, и, соприкоснувшись с ее лучами или с ее неясным далеким светом, душа его становилась как струны Эоловой арфы. Интересно, что в Библии и у Шекспира гораздо чаще встречается Солнце, нежели Луна. Интересно для нас, русских, также и то, что Пушкин, которого считают певцом Солнца, на самом деле гораздо более любит Луну и гораздо чаще говорит о ней. Будучи несравненным мастером эпитетов, какого не было, быть может, ни в одной литературе, он находит всего два-три эпитета для Солнца, между тем как для Луны у него их множество. Он называет ее: тихая, как лебедь величавый (Воспомин. о Царек. Селе), туманная (Наполеон на Эльбе), вечерняя (Мое завещание), царица ночей (Фавн и Пастушка), прекрасная (там же), пустынная (Окно), уединенная, с тусклым сияньем, с явленьем пасмурным, с таинственными лучами (Месяц), двурогая (Русл, и Л., б), влиянием своим создающая то, что все под нею полно тайн, и тишины, и вдохновений сладострастных (Бахч. фонт.), как привидение (Ненастный день потух...), вольная (Цыг.), богиня тайн и вздохов нежных (Евг. Он., II, 10), небесная лампада (там же, 22), отуманенная (там же, 28), вдохновительная (там же, III, 20), - наконец, Луна у Пушкина греет русалок (Рус, сц. 4). Так же как из Шелли, я выписал из Пушкина далеко не все определения луны. Мне кажется, необходимо было бы посвятить специальную статью этому предмету. Вряд ли когда-нибудь раньше была отмечена эта интересная черта общности между Пушкиным и Шелли.

    Стр. 244. Пушкин говорит о Смерти: "Наш век - неверный день; смерть - быстрое затменье" (Безверие).

    Стр. 245. В первом моем переводе этого стихотворения была выпущена одна строфа: теперь оно переведено целиком.

    Стр. 249. Подразумевается Пизанская башня, служившая тюрьмой для Уголино. Роберт Броунинг справедливо указал, что Шелли смешал Башню Гвельфов, к которой относится его описание, с Башней Голода, руины которой находятся на Пьяцца-ди-и-Кавальери.

    лиц, которые, исступленно обращаясь к небу, образуют волны океана.

    Стр. 252. Интересно, что у такого сложного и утонченного поэта, как Шелли, встречаются подобные стихотворения. Это прозрачно и просто, как народная песня.

    Стр. 254. См. примечание к стихотворению "Критику".

    Стр. 255. Шелли сам перевел это стихотворение на итальянский язык.

                       "Buona notte, buona notte!" - Come mai
                            La notte sara buona senza te?
                       Non dirmi buona notte, - che tu sai,
                            La notte sa star buona da per se.
                       Solinga, scura, cupa, senza speme,
                       La notte quando Lilla m'abbandona;
                       Pei cuori chi si batton insieme
                            Ogni notte, senza dirla, sara buona.
                       Come male buona notte si suona
                            Con sospiri e parole interrotte! -
                       Il modo di aver la notte buona
                            E mai non di dir la buona notte.
    

    Стр. 268. Шелли, так же как индийские поэты, с особенной любовью обращается с такими отвлеченными сущностями, как Время и Пространство.

    Стр. 270. В 1400 году Джиневра Амиери, влюбленная в Антонио Рондинелли, вышла замуж, против своего желания, за некоего Аголанти. Четыре года спустя Джиневра впала в каталепсию и была заживо похоронена. Через некоторое время она очнулась и возвратилась к своему мужу, но тот принял ее за привидение и не захотел пустить ее к себе. Она нашла прибежище у своего первого возлюбленного, и они поженились. Брак был утвержден властями. В 1546 году в Италии появилась пьеса на эту тему: Ginevra, morta del Campanile, la quale sendo morta e sotterrata, ressuscita. Лей Гент также написал на эту тему драму Флорентийская легенда, после того как Шелли написал свою неоконченную поэму. Шелли несколько изменил имена и к значительной художественной выгоде изменил самые обстоятельства события.

    Стр. 280. История любви Шелли к поэтической Эмилии Вивиани подробно изображена в поэме Эпипсихидион.

    Стр. 281. В этой поэме столько живости, что можно думать, Шелли, когда писал ее, вспоминал свои ощущения во время бегства с Мэри Годвин во Францию.

    Стр. 289. Как бы ни была велика личность, ее размеры не могли ослепить Шелли: у него была неподкупная душа, всегда обращавшая свои взоры к вечным законам Жизни, к конечному торжеству Красоты и Добра в мире. Справедливость Шелли была в этом отношении удивительна, если принять во внимание, что он был человек крайне увлекающийся. Но как он, например, ни преклонялся перед поэзией Байрона и перед многими блестящими чертами его личности, для него не остались скрытыми все отрицательные его черты.

    Стр. 292. Шелли ничто так не ценил, как общество людей с оригинальной восприимчивостью, и ни от чего так не страдал, как от общества людей посредственных. Потому он мог долгие часы разговаривать с Хоггом, с Лей Гентом, с Байроном и с Трэлауни, но он, как школьник от неудобного надсмотрщика, спасался бегством от манекенов повседневности. - Английские поэты называют Сову зловещей, страшной, фатальной, торжественной, печальной, мрачной, ужасной, подобной привидению. Плиний говорит, что Сова есть истинное чудовище ночи, она не кричит и не поет ясно, а о чем-то жалобно и глухо стонет. Шелли, единственный как всегда, написал первый такое нежное любовное признание этой таинственной птице.

    Стр. 294. Последние полтора года жизни Шелли были временем его последней, постепенно возраставшей, несчастной любви к красивой и полной веселого жизнерадостного изящества Джен Уильэмс. Ее гитара, ее голос, ее магнетическое влияние на Шелли, ее весенняя душа живут в его стихах. В целом ряде предсмертных его стихотворений мы видим призрак этой последней его Музы. Те последние стихи Шелли, где слышится сердечная боль или чувствуется пламенная и возвышенная любовь, посвящены ей и вызваны ею. Шелли говорил, что Джен Уильэмс была прообразом той Богини сада, которую он изобразил в Мимозе, хотя он написал это стихотворение до знакомства с ней. Мы можем угадывать поэтому, как велико было ее очарование.

    Стр. 299. Эдуард Уильэмс - муж Джен, с которым у Шелли все время их знакомства, до самого последнего дня, когда они вместе утонули, были самые лучшие дружеские и джентльменские отношения. Байрон, когда Шелли прочел вслух это стихотворение, воскликнул с восторгом: "Вы - змея, Шелли". Для Байрона Шелли был образцом утонченного необыкновенного ума.

    Стр. 307. Я не буду отмечать дальнейшие любовные стихотворения, ибо характер их возникновения очевиден.

    Стр. 308. Это стихотворение, конечно, относится к Мэри, хотя необходимо сказать, что Шелли до последнего дня жизни не переставал быть глубоко преданным ей. Он продолжал ее любить, но любовью, полной невысказанного мучения.

    Стр. 311. Свадебные песни Шелли написаны под влиянием двух свадебных гимнов Катулла, которые, в свою очередь, являются частью переводом, частью подражанием утраченным свадебным гимнам Сафо, этой сладкозвучной "десятой музы", как ее называл Платон. Обращаю внимание читателей на следующие параллели с катулловским Juliae et Mallii Epithalamium. У Шелли: "Раскрылись светлые врата..." У Катулла: "Claustra pandite januae: - Virgo adest". У Шелли: "Еще природа не вверяла - любви такую красоту". У Катулла: "Ne qua foemina pulchrior". У Шелли: "Идем! Идем!" У Катулла: "Ite, coincinite im modum - Jo, Hymen..." В Carmen Nuptiale другой образец гимна Шелли. Это переменный хор Juvenes u Puellae. Юноши очень тонко замечают: "Друзья, нелегко будет получить нам пальму в состязании. Смотрите на наших соперниц. Какой у них задумчивый вид! В этом великое предзнаменование. Один предмет приковывает их внимание. А наши умы и наши взоры развлекаются то одним, то другим. Они победят. Победа любит внимание. - Amat victoria curam". Девушки называют Веспер жестокой звездой, так как он отнимает у них и у семьи подругу и дочь. Юноши называют Веспер чарующим, так как при его пламени Любовь завязывает узлы супружества и так как его сиянье озаряет первые ласки новобрачных. В первой из двух этих эпиталамий есть упоминание о ребенке, возникающем из ласк влюбленных супругов.

    Стр. 315. Это стихотворение очень напоминает итальянские средневековые стихи и итальянские аллегорические картины.

    и свое величие, только отсутствие сочувственной толпы, которая как-никак необходима поэту, очень часто лишало его уверенности в себе. Необходимо при этом заметить, что и Байрон высоко ценил творчество Шелли, но, будучи чрезмерно самолюбив и тщеславен, он не был так щедр на проявления своих действительных чувств, как Шелли. Необходимо еще заметить, что, несмотря на любовь к Байрону, Шелли ничего не воспринял от него, а Байрон обязан ему очень многим. Шелли вовлек его в пантеистические настроения, передал ему в беседах великие сокровища своей огромной начитанности и своей кристальной чистотой не раз дал Байрону возможность видеть незаурядное психологическое зрелище. Немецкий писатель Гейнрих Гиллярдон в своей книге Chelley's Einwirkung auf Byron, Karlsruhe, 1889, доказывает, что Байрон чуть не целиком вышел из Шелли. Это, конечно, один из тех вздоров, которые нередко измышляют присяжные ученые, способные читать книги, но неспособные создавать их. Однако общий факт значительного влияния Шелли на Байрона не подлежит сомнению.

    станса, как нельзя более подходят к сюжету поэмы, посвященной памяти певца, творчество которого отличается именно скульптурностью и гармонией музыкальности. Пантеистический характер поэмы делает ее особенно ценной. Поясняю отдельные места. Джон Ките (1795-1821) - один из самых утонченных английских поэтов, автор Эндимиона, Ламии, La Belle Dame sans Merci и многих других высокохудожественных созданий, является одним из самых замечательных поэтов 19 века. Под "Властителем слова" (строфа 4) разумеется Мильтон. В строфе 23 подразумевается Байрон как автор сатиры Шотландские критики и Английские поэты. Он же описан как "Пилигрим вечности" в строфе 30. Певец Эрина (строфа 30) - Томас Мур. "Тень меж людей" (строфы 31 и следующие) - сам Шелли. "Нежнейший меж умов" (строфа 35) - Лей Гент. В строфе 50 подразумевается пирамидальная гробница Цестия. Описывая этот уголок римского кладбища, Шелли говорит, что "можно было бы полюбить смерть при мысли, что будешь похоронен в таком очаровательном месте". Прах Шелли покоится именно там.

    Стр. 354. Шелли говорил, что в нашем земном существовании все мы ищем Антигону, идеальный первообраз недостижимой мечты. Для него это искание было источником боли и творчества.

    Стр. 358. Джен Уильэмс имела способность магнетическим влиянием погружать Шелли в сон и таким образом избавлять его от жестоких невралгических болей, которым он был подвержен. Джен спросила Шелли, когда впервые усыпила его: что может излечить его, и Шелли, усыпленный, ответил: "То, что излечило бы меня, убило бы меня".

    Стр. 368. Шелли подарил Джен гитару, доныне сохраняющуюся в Бодлеянской библиотеке, и при этом написал данное стихотворение. Для более полного понимания его отсылаю читателя к шекспировской Буре.

                                                                  К. Д. Бальмонт
    
    Раздел сайта: