Элегия на смерть Джона Китса, автора "Эндимиона",
"Гипериона" и др.
Αστής πστίν μεν ξλαμπες ξνί Ϛωοίσίν Έψος.
Νυν δε ϑανών λαμπείς Έσπερος ξν φϑίμενοίς.
Platon {*}
{* Ты блистал сперва среди живых, как утренняя звезда: теперь, когда ты
умер, ты горишь, как Веспер, среди тех, которые жили, платой (гр.).}
1
Он умер, Адонаис, - умер он!
Я плачу! Плачьте все о нем, в печали,
Хоть он не будет ею воскрешен!
Ты, грустный Час, кого Года избрали,
Чтоб то оплакать, что мы потеряли,
Скажи другим Часам: его уж нет,
Скрыт Адонаис в безвозвратной дали;
Пока в Грядущем память Прошлых Лет
Живет, - его судьба прольет сквозь Вечность свет!
2
Где ты была, о, Мать; в какой стихии,
Когда твой сын пронизан был стрелой?
К кому лицо склонялось Урании,
В тот час как Адонаис взят был мглой?
Закрыв покровом взор блестящий свой,
Она в Раю впивала упоенья,
Средь Откликов, - один, своей душой,
Воссоздал все созвучья песнопенья,
Чем, как цветами, скрыл он призрак Разрушенья.
3
Он умер, Адонаис, - умер он!
О, плачьте! Мать его, скорби с тоскою!
Но нет... Как он, храни безмолвный сон,
Не жги лица горячею слезою;
Туда ушел он, тайною стезею,
Куда уходит пламя мыслей всех, -
Нет, Бездна сбережет его с собою,
Она в нем ищет радостных утех;
Смерть слушает его, ей наши слезы - смех.
4
Певучая меж плакальщиц, плачь снова!
Печалься, Урания, без конца! -
Он умер, тот, кто был Властитель слова,
Кто был велик в призвании певца;
Рабы, святоши, не дали венца
Тому, чья мысль огнем была одета,
Но он, слепой, был твердым до конца;
И, светлый Дух, все полон он привета,
Как третий меж сынов властительного света.
5
Певучая меж плакальщиц, рыдай!
Не все дойти посмели до вершины;
Счастливы те, что в жизни знали Рай,
Чей свет струит свои лучи в долины,
Сквозь ночь времен, где солнца-исполины
Погибли; есть иные, гневный Рок
Им помешал дойти до половины
Подъема; и еще, что выждут срок
И в Храме завершат свой жизненный урок.
6
Но самого живого, молодого
Лишилась ты, погиб питомец твой;
Певучая меж плакальщиц, плачь снова!
Он был цветком, что вскормлен был росой,
Влюбленной девой, нежно-молодой;
Увы, последний цвет твоей надежды
Увял, не вспыхнув всею красотой,
Не развернув роскошные одежды;
Гроза прошла - цветок лежит, склонивши вежды.
7
Он прибыл в отдаленнейший предел,
Достиг он той возвышенной Столицы,
Где Смерть - как царь, что пышный блеск одел,
И вкруг нее - виденья, бледнолицы
И стройны, свита странной чаровницы.
В Италии свод неба голубой
Ему - как надлежащий свод гробницы.
Он тихо спит, обрызганный росой;
О, не буди его - глубок его покой!
8
Он отошел в пределы Разрушенья
И не проснется больше никогда! -
Тень белой Смерти жаждет расширенья,
Растет в чертоге сумрачном всегда;
И Тленье отведет его туда,
В последний путь, в туманное жилище;
И Голода настанет череда,
Добычу видя, он дрожит, как нищий,
Изменчивость и тьма его наполнят пищей.
9
О, плачьте! Адонаис умер! - Сны,
Прислужники крылатых Помышлений,
Стада его пленительной весны,
Которые питал воздушный Гений
Близ родников мечты и вдохновений,
Не устремятся от ума к уму,
Приняв любовь, как звуки песнопений;
Нет, к сердцу, что навек оделось в тьму,
Они, скорбя, сошлись и, плача, льнут к нему.
10
Один из Снов, дрожащими руками
Коснувшись до холодного чела,
Воскликнул, вся лунными крылами:
"Нет, наша боль, любовь не умерла,
На бахроме ресниц - слеза, светла,
Как в чашечке цветка- роса ночная".
Не знал он, что его она была,
Прекрасный Дух потерянного Рая!
Сказал - и вдруг исчез, как тучка в утро Мая.
11
Другой из урны с звездною росой
Как будто бальзамировать стал тело;
Тот прядью, что обрезал он, густой,
Где жемчугом слеза его блестела,
Чело украсил мертвое несмело;
Другой, как бы желая умертвить,
Утратой малой, горе без предела,
Старался лук упорный свой сломить,
О щеку мертвую огонь свой остудить.
12
Еще витало нежное Сиянье
Вкруг уст его, откуда каждый час
Оно привыкло извлекать дыханье,
Чтоб проникать в тот ум, где свет угас,
В сердцах же загоралось как алмаз,
Но Смерть, лишив его того убора,
Оледенила свет на этот раз;
Оно блеснуло вспышкой метеора
Сквозь члены бледные - и скрылось ото взора.
13
Сошлись туда воздушною толпой
Желанья, Убежденья, Поклоненья,
Решения Судьбы, туманный рой,
Сиянья, Мраки; в блесках Воплощенья
Надежд и страхов, сны Воображенья,
Восторг, от слез ослепший, - вместо глаз
Его вела улыбка; Огорченье
С семьею Вздохов; свет их жил и гас,
Как осенью туман речной в вечерний час.
14
Все, что любил он, все, что он в ваянье
Мечты включал, - созвучья нежных слов,
Благоуханья, краски, очертанья,
Все говорило: - Нет певца певцов!
Заря, среди восточных облаков,
Взошла на башню, кудри распустила,
Под стоны опечаленных Громов
Глаза, что зажигают день, затмила,
И Океан гудел, под вой ветров, уныло.
15
Тоскует Эхо меж безгласных гор,
Его припоминает песнопенья,
И отклика не шлет ветрам в простор,
Без отзвука - ручьи и птичек пенье,
Пастуший рог и гулкое гуденье
От колокола в час передночной;
Нежней тех уст, из-за чьего презренья
Оно возникло тенью звуковой,
Любя его уста, оно молчит с тоской.
16
Весна безумной сделалась в печали
И сбросила на землю все листы,
Как будто ветры Осень к ней примчали
Иль стали почки красные желты;
К чему будить ей год, рождать мечты?
Был Гиацинт для Феба - упоенье,
И для себя - Нарцисс, - не так, как ты
Для них обоих; в них изнеможенье,
И весь их аромат - как вздохи сожаленья.
17
О, Адонаис, брат твой, соловей,
Не так скорбит, подругу воспевая,
Не так орел, средь солнечных зыбей,
Дух юный светом утренним питая,
Кричит, когда орлица молодая
Погибла, как тоскует Альбион,
Навеки Адонаиса теряя;
Да будет проклят Каин, кем, пронзен,
Певец невинный был с душою разлучен!
18
О, горе мне! Зима пришла и скрылась,
Но скорбь вернулась в новом бытии;
Поют ручьи, и зелень распустилась,
И ласточки кружатся в забытьи,
И живы пчелы, живы муравьи,
Могила Года вся блестит цветами,
И птицы строят домики свои,
И золотыми светится огнями
Рой ящериц и змей, разбуженных лучами.
19
Через поля, потоки и леса,
От бездн Земли до глуби Океана,
Порыв могучей жизни разлился;
Все движется, как в зыби каравана,
Как было в утро мира, - в мире, рано,
Над Хаосом впервые вспыхнул свет;
И все живет, все рвется из тумана;
Во мгле нежней сияния планет,
Мельчайший из живых в восторг любви одет.
20
И чумный труп, согрет прикосновеньем
Той ласки, превращается в цветы,
Горящие лучистым упоеньем,
Как звезды, что ниспали с высоты;
У смерти озаряются черты;
Нет смерти. Неужели же в богатом
Расцвете гибнут наши лишь мечты?
Лишь то, что знает, - напряженный атом, -
Горит, чрез миг погас и мертвым скрыт закатом!
21
Увы, все то, что в нем любили мы,
Сокрылося подобно легкой пене,
И наша скорбь - в объятьях смертной тьмы.
Кто мы? Откуда? На какой мы сцене
Актеры или зрители, - о плене
Скорбящие! В один водоворот
Всех Смерть ввергает, в вечной перемене;
Пока лазурен синий небосвод,
Ночь дню печаль несет, год омрачает год.
22
Он больше не проснется, не проснется!
"Восстань, о, Мать бездетная, от сна, -
Вскричало Горе, - сердце ужаснется,
Но радость слез тебе еще дана".
Близ Урании все, кого она
Любила, - Сны, и Эхо, и Сверканья
Вскричали: "Пробудись!" И как волна
Отравленного Памятью Мечтанья,
Прочь из своей тиши ушло, дрожа, Сиянье.
23
Осенняя так возникает Ночь,
Вставая из туманного Востока,
И День лучистый убегает прочь,
Земля, как труп, тоскует одиноко,
Но вольный свет дневной уже далеко.
Так Уранию темный страх сразил,
Как бы туман кругом налег широко,
И бурный вихрь ее, совсем без сил,
Помчал туда, где скорбь, где Адонаис был.
24
Из тайного она умчалась Рая
Сквозь лагери и глыбы городов,
Где, сталь и камень вечно созерцая,
Сердца грубеют; тяжки от оков,
Не открываясь для ее шагов,
Они ступни воздушные терзали,
И острия отравных языков
И жесткость дум ту Форму разрывали,
И там цвели цветы, где капли крови пали.
25
Смерть в склепе, на мгновенье пристыдясь
Присутствием живым Очарованья,
Вся вспыхнула, и жизнь на миг зажглась
Неясно в теле, на устах дыханье
Мелькнуло, как минутность обаянья.
"Не брось меня, как тьму бросает в ночь
Миг молнии! - возникло восклицанье,
Вопль Урании! - Смерть, ты мчишься прочь?"
Смерть обняла ее, но не могла помочь.
26
"Постой еще! Поговори со мною;
Целуй меня, - твой поцелуй во мне
Останется, его в себя я скрою,
Твои слова мой мозг, горя в огне,
В себя вберет, в непреходящем сне,
И грустная мечта не прекратится.
О, Адонаис, я в одной стране
С тобой хотела б жить и тесно слиться,
Но с Временем, увы, нельзя мне разлучиться!
27
"О, нежное дитя, зачем уйти
Ты поспешило, быстрыми шагами,
От торного пробитого пути,
И с мужеством, но с слабыми руками,
Вступило в бой с драконом? Он с когтями,
Ты беззащитен; он в берлоге скрыт.
Когда б ты подождал, - взращенный днями, -
С копьем-презреньем, взял бы мудрость-щит,
Чудовищам пустынь твой был бы страшен вид.
28
"Шакалы-трусы, храбрые лишь в стае,
И вороны, что ищут мертвеца,
Объедки Разрушенья доедая,
Роняя с крыл заразу без конца, -
Как все они бежали от Певца,
Когда стрелой из лука золотого
Он каждого коснулся наглеца!
Быть наглыми они не смели снова,
Лежат у гордых ног, что топчут их сурово.
29
"Восходит солнце, - гадов рой кишит,
Зайдет, - и в непроглядной смерти тает,
Во мраке стынет рой эфемерид,
И вновь узор бессмертных звезд блистает;
Так меж людей: вот полубог витает,
Окутал небо, землю обнажил,
Исчез, и рой, что блески разделяет,
Или собою свет его темнил,
Оставил ночь души сияньям сродных сил!"
30
Она умолкла; пастухи толпою
От гор пришли, и каждый был томим,
В венке увядшем, скорбною мечтою;
И Вечности явился Пилигрим,
Чья слава как лазурь была над ним,
В которой были молнии и тучи;
Эрин, в усладу горестям своим,
Послал певца воздушнейших созвучий,
И сделала любовь его печаль певучей.
31
Среди других явился хрупкий Лик,
Тень меж людей; он тучкой утомленной
Той бури, что уж кончилась, возник;
Я думаю, что грезою бессонной
На красоту Природы обнаженной
Глядел он слишком долго, и за ним,
За Актеоном, стаей разъяренной,
Те мысли, чьим огнем он был томим,
За жертвою гнались и за отцом своим.
32
Подобный леопарду, Дух прекрасный -
Любовь, что сквозь отчаянье видна;
Дух Силы, что в борьбе живет напрасной
Со слабостью, - едва несет она
Ту тяжесть, что в минуте нам дана;
Свет гаснущий, волна, что вдруг дробится, -
Вот речь о ней, но где теперь волна?
Цветок увял, хоть луч к нему стремится,
И сердце порвано, хотя румянец длится.
33
Он был в венке увядшем, из цветов,
Зовущихся веселыми глазами,
И из фиалок, чей расцвет лилов;
Он легкое копье держал руками,
В плюще, и все обвитое огнями
Лесной росы, а на конце его
Плод кипариса был; он меж тенями
Один был, хоть глядели на него,
На лань, отставшую от стада своего.
34
Сквозь слез все улыбнулись на пристрастье
Его тоски; скорбя, чужое зло
Он слил со скорбью своего несчастья,
Оно в созвучья новые вошло;
И Урания, на него светло
Взглянув, шепнула: "Кто ты?" Он, смущенный,
Вдруг обнажил кровавое чело
С клеймом, и так стоял, окровавленный,
Как Каин иль Христос. - О, лик тоски бессонной!
35
Чей голос над умершим прозвучал,
Нежней? Он смолк. Кто, лик свой закрывая,
Над белой смертью скорбной тенью встал,
Надгробным изваяньем возникая?
В чьем сердце глухо бьется скорбь немая?
Коль это Он, нежнейший меж умов,
Кто мертвого всегда ценил, встречая
Сочувствием, - умолкнуть я готов,
Чтоб не смущать его, скорбящего без слов.
36
Наш Адонаис выпил чашу с ядом!
Какой глухой, с змеиною душой,
Принес конец чуть начатым усладам?
Хотел бы червь быть больше не собой,
Он понял сладость песни неземной,
Той песни, чье чудесное начало
Будило зависть, мыслей смутный рой,
И лишь в единой груди зарычало,
Что песен ждет того, чья лютня отзвучала.
37
Живи, змея, ничтожная средь змей,
И от меня не бойся воздаянья!
Но будь собой, и быть собой умей,
Ты, жалкое пятно воспоминанья!
Копи свой яд, злосчастное созданье,
Излив его, тем низкий дух измерь,
Тебе - в Самопрезренье наказанье,
Ты жгучий стыд узнаешь, подлый зверь,
И виноватым псом ты вздрогнешь - как теперь!
38
Зачем скорбеть, что наш восторг далеко
От коршунов, чьим криком мир смущен,
Он бодрствует иль спит в тиши глубоко,
Не воспаришь туда, где ныне он.
Прах в прах! Но должен дух быть возвращен
К источнику, желанному для взора, -
Часть Вечного, что в зыбкости времен
Незыблемо горит в огнях узора,
Меж тем как пепел твой грязнит очаг позора.
39
Молчанье! Он не умер, он не спит, -
От жизненного встал он сновиденья -
Нас буря лживых грез, взметая, мчит,
Вступаем мы в бесплодное боренье,
Нож духа мы вонзаем в привиденья,
Ничто неуязвимые разим -
Мы, точно трупы, в склепах, в царстве тленья,
Ветшаем, пыткам преданы своим,
И рой надежд в себе, как рой червей, храним.
40
Он выше нашей ночи заблужденья,
Терзанье, зависть, клевета, вражда,
Тревога, что зовется - наслажденье,
К нему не прикоснется никогда,
Мирской заразы в вольном нет следа,
Не будет он скорбеть иль плакать бурно,
Что голова безвременно седа,
Что сердце стынет, что мечта мишурна,
Что дух устал гореть, полна лишь прахом урна.
41
Он жив, он есть, - Смерть умерла, не он;
Жив Адонаис! - Вся в росе блистая,
Зажгись, Заря, - с тобой не разлучен
Тот дух, о ком тоскуешь ты, рыдая;
Леса, не трепещите так, вздыхая!
Цветы, цветите, смолкни, глубь пещер,
Развейся, Воздух, Землю обнажая,
Чтоб лик ее цветист был, а не сер,
Улыбку сонмы звезд ей шлют из вышних сфер.
42
С Природою он слился воедино:
Во всех ее напевах - звук его,
От громких гулов грома-властелина
До пенья соловья; среди всего,
В лучах, во тьме, влиянье своего
Присутствия сознанью он являет,
В цветах, в камнях - путь жизни для него;
Та Власть любви его с собой сливает,
Что держит мир внизу и сверху зажигает.
43
Он часть той красоты, что делал он
Еще когда-то более прекрасной:
Когда сквозь мир, сквозь этот тусклый сон,
Лениво-плотный, Дух проходит властный,
Он новым сонмам ликов, - с ним согласный, -
Дает черты законченных вещей, -
Всем выгаркам, с их тупостью напрасной,
Дает свое подобье, блеск лучей, -
Горит сквозь мир зверей, деревьев и людей.
44
На небосводе времени - сиянье
Возможно затемнить, убить нельзя;
Смерть - лишь туман с непрочностью влиянья,
У них, как у созвездий, есть стезя,
И с высоты они горят, сквозя
Сквозь мрак. Когда возвышенные думы
Вздымают сердце юное, скользя
С ним в воздухе, там слышны споры, шумы, -
Что будет суждено, свет или мрак угрюмый?
45
Толпою, каждый покидая трон,
Наследники мечты недовершенной,
Восстали, там, в Незримом. Чаттертон,
Еще предсмертной мукою смущенный;
Сидней, каким он жил, как пал, сраженный,
Как, кроткий, он возвышенно любил;
Лукан, своею смертью вознесенный;
Забвение, при виде светлых сил,
Отпрянуло, и мрак далеко отступил.
46
И многие, чьи имена негромки,
Но сущность чья излитая живет, -
Как пламя, бороздящее потемки,
Мать-искру пережив, сиянье льет, -
Наполнили лучами небосвод.
"Гори, теперь ты наш", - они вскричали, -
На Небе Песен вон светильник тот
Молчал так долго, ждал тебя в печали.
Займи крылатый трон, о, Веспер нашей дали!"
47
Кто стонет "Адонаис"? О, пойми
Себя, его, - взгляни, узнай воочью,
Душой дрожащей Землю обними
И, к этому прильнувши стредоточью,
Лучистому отдавшись полномочью,
Струи свой свет за грани всех миров;
Потом туда, где день наш с нашей ночью,
Уйди, не то, низвергшись с облаков,
Ты в бездну упадешь, заманен лаской снов.
48
Иль в Рим иди, что сделался гробницей -
О, не его, а наших снов мечты;
И пусть века и царства, вереницей,
В обломках там лежат средь пустоты,
Что создали они же; красоты
Такой, как он, у тех не занимает,
Кто грабит мир; о, нет, его черты
Средь тех, кто мыслью всем завладевает,
Из прошлого лишь мысль одна не умирает.
49
Да, в Рим ступай, он сразу - склеп, Эдем,
И город, и пустыня вековая;
И там, где сонм руин старинных - нем,
Обломками разбитых гор вставая,
И остов Разрушенья одевая
Иди, пока в том царстве мертвецов
Тебя Дух места к склону, где живая
Улыбка трав, не приведет в мир снов,
Средь детской радости смеющихся цветов.
50
Тупое время кормится камнями,
Как скрытый блеск - седою головней,
И, ветхими окружена стенами,
Вздымает пирамида облик свой,
Приют того, кто создал здесь мечтой
Заветный тихий мир воспоминанья;
Внизу могил позднейших виден строй,
Они под Небом, льющим к ним сиянье,
Тому, кто дорог нам, шлют тайное дыханье.
51
Помедли здесь: могилы все кругом
Так молоды, что возле каждой, тая,
Скорбь не вполне еще забылась сном;
И, если здесь печать лежит немая
На роднике души, в ней боль скрывая,
Не тронь ее. О, возвратясь домой,
В свой дух взгляни, там желчь найдешь, рыдая.
От бурь укройся в сени гробовой!
Где Адонаис, там бояться ль быть душой?
52
Единое нетленно остается,
Различности меняются, их нет;
Над шаткой тенью луч от века льется;
Жизнь, чьи цвета столь многи в смене лет,
Свет Вечности пятнает, белый свет,
Пока не глянет Смерть. - Коль ты слиянья
С тем хочешь, что ты ищешь, - вот завет:
Умри! - Цветы, руины, изваянья,
Все - лишь намек на то, в чем без границ сиянье.
53
О, Сердце, что ж ты медлишь? Погляди,
Ушли твои надежды без возврата.
Куда умчалось все, и ты иди.
Во всех вещах поблеклость и утрата,
Год круг свершил, нет больше аромата,
Ни в ком, ни в чем; и, если что пьянит,
Так лишь затем, чтоб сердце было сжато.
Чу! Адонаис! Ветер шелестит!
Пусть Жизнь не делит то, что Смерть соединит.
54
Тот Свет, что нежно дышит во Вселенной,
Та Красота, в которой все живет
И движется, та Благодать, что с пленной
Зловещей тьмой рожденья бой ведет,
Любовь, что свет сквозь ткани жизни льет, -
Сплетаемая воздухом, землею,
Людьми, зверьми, - и блеск различный шлет,
Как явит каждый зеркало собою, -
Все светит на меня, и смертность тает мглою.
55
Дыхание, чью власть я в песнь призвал,
Нисходит на меня; ладью мечтанья
От берегов далеко вихрь умчал,
Прочь от толпы, чей парус чужд дыханья
Могучих бурь; в разрывах мирозданья
Разъединен с землею небосвод.
Так страшно в тьму я мчусь, меж тем сиянье,
Маяк-звезда, мне Адонаис шлет
Из сокровенных сфер, где Вечное живет.
1821 |