1 Пусть, кто томится гордостью и мщеньем, И думает - за зло должно быть зло, И мстит, пока мятущимся теченьем В пустыню волн его не унесло, - Спешит сюда: седая башня Вадо Ему шепнет, что быть таким не надо. 2 Пред урною Маренги он поймет Обманчивость мечты, такой жестокой. Громада-башня все еще живет, Но город мертв, пустынный, одинокий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3 Да, мудрая Этрурия узнала Вторую гибель, внутренний разлад И тиранию низшего закала, Оковы, что пятнают и казнят; За летом - осень с мертвой непогодой И холод Тирании - за Свободой. 4 В одной Пизанской башне чаша есть, - Была! В ней рдела кровь вражды забытой, И Этрурийцы проклинали месть, Вкушая крови, с чуждой кровью слитой; Друг с другом примиренные, они В своей душе клялись хранить огни. 5 Флоренция свободу умертвила? Та славная и вольная толпа, В которой созидательная сила, Чьим духом - в лес проложена тропа, Флоренция, оазис меж тумана, Терзает жертву жадного тирана? 6 Наместница померкнувших Афин, Блистательный очаг воспоминаний, - Как отблеск дня хранят снега вершин, Как светятся руины в океане, Так ты хранишь поблекший стройный лик, И для тебя дух Творчества возник. 7 Все, что познал мыслитель и мечтатель, В живописанье ты передала, И в мраморе явил свой дух ваятель, И мощь его и воля возросла. Ты был меж всех - геройское виденье: Так что ж, твое в том было преступленье? 8 Да; в Пизе травы сорные растут На мраморных стенах, гнездятся змеи; И худший хитрый зверь нашел приют В твоих дворцах, его отрава злее, Сидит он в них как наглый властелин, И с жертвой рук твоих твой рок - один. 9 Нежнейшие цветы с душой влюбленной Живут лишь миг, и редко их найдешь: Добро и зло - как виноград сплетенный, Их гроздья слишком часто вместе рвешь; - Пред тем как пить, разъединить их надо, И в честь Маренги да живет отрада. 10 Греха его не ведает рассказ, Но, если был рассвет как вечер ясен, Свершил он подвиг в этот ранний час, И тот забытый подвиг был прекрасен, И от слепой толпы в награду он Снискал позор, был к смерти присужден. 11 Когда была, под звук трубы призывной, За жизнь его назначена цена И, в достиженье пытки беспрерывной, Всем также смерть была возвещена, Кто б дал ему напиться, - в путь далекий, В изгнание пошел он, одинокий. 12 И голод он и холод и нужду, Как зверь в горах, недели и недели, Переносил, как бы живя в бреду; И как бывал он счастлив, если рдели На толокнянке красные плоды, Горя в листах багряностью звезды. 13 И в хижинах, среди болот огромных, Откуда лихорадкой выгнан раб, Таился он меж трав густых и темных, Меж камышей, где область змей и жаб И где, среди камней, в немом покое, Пятнистое вздымается алоэ. 14 За башней Вадо место есть; вдали Болота, протянувшись, отделяют Тот уголок, сокрытый, от земли, Там остролист и сосны тень роняют, А дальше, где другая сторона, Морская вечно плещется волна. 15 Земля чумой здесь дышит; жизни рады Здесь только те, кто встал на жизнь войной, Изгибистые змеи, черви, гады; Под смертоносной светятся росой Трофеи смерти, смутные предметы, Рога быков, и кости, и скелеты. 16 На крайней точке остов шалаша Стоял, покрытый шпажною травою, На нем висели плевелы, шурша; Там жил один убийца, но чумою Был смят, и птицы, мертвого вкусив, Чумою смяты, падали в прилив. 17 Там в сердце у Маренги верно рдело То пламя, что светлей, чем жизнь сама (С ним узник в очи смерти смотрит смело, С ним - полдень, без него и полдень - тьма), - Иначе, под безмолвным небосводом, Как мог бы жить он, темный, год за годом? 18 Но и не вовсе был он одинок. Он сделал змей, ужей и жаб ручными, И с чайками беседовать он мог, Что реют над волнами кружевными, И как они к нему, он к ним привык, И с ними был короче долгий миг. 19 А вечером, как бы ручные звери, Болотные мелькали огоньки, И шли к нему, и шли до самой двери, И сладкой был исполнен он тоски, Глядя, как пляшут лики их, толпою, И гаснут, устрашенные луною. 20 И на цветах, как бы узор звезды, Он сочетал росу в лучах рассвета, На травах видел инея следы, Глядел, как нежной дымкой все одето, Как созданные влагою мечты Все покрывают тканью красоты. 21 И до восхода солнца он весною Любил вставать, когда вершины гор Пылают ярко-алой пеленою, Как на огне железо; светлый взор Он устремлял на ясную природу И, видя горы, чувствовал свободу. 22 А в час, когда во мгле спала луна И океан, шумя, вздымался шире, Внезапно пробуждался он от сна И чувствовал себя в безбрежном мире; И ум его, разрушив свой предел, Ликуя, был как то, на что глядел. 23 Он смоквой, толокнянкою питался, И шишки с сосен падали к нему, Когда ж на море дикий шквал метался, Он мелких рыб выбрасывал ему, И луковицы ирисов порою Он находил под губчатого землею. 24 Так силы в нем и помыслы зажглись, Что сумрак одиночества смягчили; Когда же годы смутно пронеслись, Нашел он свет во внутреннем горниле, И грелся дух воспоминаньем. Так Пред очагом в грозу сидит рыбак. 25 Но чаянья, заботы, заблужденья, Как волны, не взметенные грозой, В Маренги тайно ждали пробужденья; И над его окрепнувшей душой Не властны были робкие мечтанья, Не властны были страх и колебанья. 26 И, увидав, что призрак корабля, Чернея на багряном океане И в ветре вымпелами шевеля, Встает как дух в оранжевом тумане, Как дух уже слабеющей зари, Рассыпавшей повсюду янтари, - 27 Вдруг вспомнил он о родине любимой, Вдруг вспомнила своих его душа, И, окрылен мечтой непогасимой, Он ринулся, к желанному спеша. 1818 |