"В некий день, - воспоминанье жжет, ему не скрыться прочь,
От забав, охоты дикой я домой пришел с владыкой.
Он сказал мне, светлоликий: "На мою посмотрим дочь".
Руку взял мою... Ужели не дивишься в самом деле,
Что душа осталась в теле, вспоминая эти дни?
Сад увидел я блестящий. Голос птиц там был журчащий.
Не споет сирена слаще. Водомет струил огни.
Ароматы розы сладки. Ткань над дверью. Златы складки.
Те лесные куропатки, что с охоты нес с собой,
Ей отдать - царя веленье. Тут мое воспламененье.
Здесь начальный миг служенья. Долг, назначенный судьбой.
Чтобы сердце из гранита было чем-нибудь пробито,
Что найдешь? Но жало свито - адамантовым копьем.
Царь, я ведал, не желая, чтоб была его златая
Кем увидена, сдвигая ткань завесы, входит в дом.
Я стоял в саду, пред домом, возле роз над водоемом,
Сердцем отданный истомам ожидания и чар.
Слышит ухо шелестенье, речь Асмат и повеленье
Дать царевне приношенье, что подносит амирбар.
Колыхнулась ткань волною. За завесой той дверною,
Вижу, дева предо мною. В сердце мне вошло копье.
И Асмат взяла добычу. Я же вспыхнул. Вечно кличу:
"Жар! Горю!" Но возвеличу тем лишь рдение мое".
Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,
Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.
Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.
В мрачной молвили печали: "Всех сражавши, сам сражен".
Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,
Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.
"Горе мне!" - его реченье. - "Сколь великое волненье!"
Только вспомню, - помышленье, мысль о ней мне, как гроза.
Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,
Знал восторг - и скорбь в придачу: обольстит, - чтоб обмануть.
Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуя
От судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.
Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,
Не бежал я без оглядки, - наземь рухнул бездыхан.
Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,
Словно звуки провожанья, мой корабль - до дальних стран.
В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.
Плач - как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.
Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.
Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.
Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шею
Обнял царь рукой своею: "Сын! Хоть слово мне одно!"
Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.
Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.
А в молчании глубоком все муллы следили оком,
Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.
"Недруг рода здесь людского", - таково их было слово.
Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.
Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:
"На такой недуг леченья - нет. Печаль владеет им".
Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.
Слезы в горести бессонной льет царица. Дни - как дым.
Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.
Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,
Я сказал: "Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный".
И в молитве вознесенной вскликнул я: "Создатель мой!
Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.
Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.
Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком".
Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.
Я сидел. К царю послали с вестью: "Кончены печали".
Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.
С головою непокрытой царь стоял, в молитве - слитый.
С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.
Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.
Молвил: "Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,
Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле".
Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.
Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,
Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.
Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.
"Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной".
То лицо, что было рдяно, стало ныне цвет шафрана.
В сердце режущая рана, десять тысяч в нем ножей.
Вот привратник в дверь вступает, к управителю взывает.
"Весть какую этот знает? Тот ли мне принес вестей?"
"Раб Асмат пришел". - "Зови же". - Он вошел. Подходит ближе.
Поклонился низко, ниже. И посланье подает.
В буквах строк - огонь влюбленный. Я читаю изумленный.
В сердце я другом - зажженный. И в моем - огней полет.
Возрастает удивленность. Как сумел зажечь влюбленность?
И откуда непреклонность - изъясненье в строки влить?
Надлежит здесь послушанье. Обвинила бы молчанье.
Написал в ответ посланье, свивши слов цветную нить.
Дни пришли и миновали. В сердце, знающем печали,
Рденья пламени сгорали. Не ходил я в стан бойцов.
Не являлся ко двору я. Принимал врачей, тоскуя.
Мир, однако, жил, ликуя, дань беря моих часов.
Ничего врачам не зримо. В сердце точно сумрак дыма.
Чем печальное палимо, не узнал никто из них.
"Кровь,-сказали, - в ней пыланье". Царь велел кровопусканье
Сделать мне. Чтоб скрыть страданье, дал коснуться рук моих.
Кровь пустили, капли рдели. Грустный, я лежал в постели.
Раб пришел. Мол, речь о деле. - "Что такое?" - "Раб Асмат".
"Приведи". А про себя я размышляю, вопрошая:
"В этом всем она какая, и к чему ведет мой взгляд?"
Раб вручает мне посланье. Весь исполненный пыланья,
Я читаю указанье: "Нужно мне сейчас прийти".
Отвечаю: "Поскорее. Час торопит. Не робея,
Приходи ко мне смелее и не медли на пути".
Я сказал себе: "Сомненья для чего, когда стеченье
Всех минут дает решенье? Я же царь и амирбар.
Все индийцы мне подвластны. Так не буду я несчастный.
Коль узнают, бурей страстной не такой зажгут пожар".
От царя гонец спешащий. Вопрошает: "Как болящий?"
"Кровь пустили. В настоящий час отрадней мне дышать.
Я к тебе хочу явиться. Мне пристало веселиться.
Лицезреньем насладиться будет радость мне опять".
Ко двору пришел. "Уж боле, - царь сказал, - не будь в неволе".
На конях мы едем в поле. Без колчана, без меча.
Сокола летят как стрелы. Куропаток рой несмелый
Вьется рябью серо-белой. И стрелки спешат, крича.
Тем, что были на равнине, дома пир веселый ныне.
Камень красный, камень синий многим дан, как дар, царем.
И конечно уж свирели в этот день не онемели.
Песнопевцы звонко пели. Шум веселия кругом.
Я борьбу с самим собою вел, но взят тоской был злою.
В сердце огненной волною мысль о ней и мысль о ней.
Пламень - током беспокойным. Я сидел в кругу достойном.
Пил. Зовут - алоэ стройным. Пировал среди друзей.
Вдруг я вижу казначея. Шепчет на ухо: "Робея,
И покровами белея, амирбара ждет одна,
Кто-то". Скрытность восхвалил он. Я велел, чтоб проводил он
В мой покой ее. Укрыл он там ее. И ждет она.
Встал. Друзья хотят прощаться. Я прошу их не стесняться,
Пировать, увеселяться. "Я сейчас вернусь сюда".
Раб стоял в дверях на страже. Трепеща, как пойман в краже,
Я вхожу, и в сердце даже не могу унять стыда.
Женский призрак, как виденье. Изъявляет знак почтенья.
Говорит: "Благословенье тем, кто может быть с тобой".
Я дивлюсь на восклицанье. "Нет уменья в ней и знанья,
Как любовное признанье скромно выразить душой".
Говорит: "Изнемогая от стыда, пришла сюда я.
Мыслишь - мысль во мне есть злая. Но пришел сюда, спеша.
Уповаю я и верю, что простишь стыда потерю.
Этим спехом - счастье мерю. Успокоилась душа".
Говорит: "Мое реченье ты прими без подозренья.
Исполняю повеленье - той, в чьем сердце страх тебя.
Госпожи моей желанье, вот откуда то дерзанье.
Принесла тебе посланье. Слово скажет за себя".
|